Тишина в опустевшем классе Академии была иной, нежели в музее. Она была легче, наполненной эхом недавно смолкнувших голосов и невидимыми следами юной энергии. Воздух пах мелом, древесной стружкой от заточенных карандашей и едва уловимым запахом пота от дневных тренировок. Акито Учиха, в том же синем комбинезоне, стояла на пороге, сжимая в руке деревянную ручку метлы. Ощущение было странно-знакомым, словно она провалилась на семь лет назад.

Её взгляд, лишённый необходимости сканировать угрозы, медленно скользнул по комнате. Парты, испещрённые незамысловатой резьбой и чернильными кляксами. Доска, на которой белели остатки схемы преобразования чакры. На полу — рассыпанная меловая пыль и несколько скомканных листков бумаги.

Она начала с подметания. Жёсткие щетинки метлы выскребали из щелей пола не только мусор, но и обрывки прошлого. Вот закатившийся под шкаф сюрикен-тренажёр, тупой и безобидный. Вот обрывок конспекта с корявыми иероглифами: «…пять основных принципов маскировки…» Она подняла его и разгладила. Почерк был нервным, неуверенным. Кто-то старался, — мелькнула у неё мысль, и она убрала листок в мешок для мусора.

Затем — вытирание пыли с подоконников и парт. Тряпка скользила по шероховатой древесине, сметая тонкий, бархатистый слой мела. На одной из парт она заметила нацарапанное лезвием куная имя: «Саске». Акито замерла, прикоснувшись пальцем в перчатке к грубым линиям. Глупая, детская попытка подражания. Попытка прикоснуться к легенде, к тени, к тому самому проклятию, что висело и над ней. Она не стала стирать эту надпись, просто провела тряпкой рядом.

Самым сложным оказалось мытьё доски. Влажная губка смывала формулы и диаграммы, превращая их в мутные разводы. Исчезали стрелки, обозначавшие потоки чакры, стирались названия кланов и техник. Под её рукой стиралась сама основа их мира, пусть и в меловом, учебном варианте. Это действовало гипнотически — наблюдать, как знание, которое когда-то казалось таким фундаментальным и важным, растворяется без следа.

Уборка в тренировочном зале была другой. Здесь пахло потом и деревом. Пол был усыпан песком из-под матов, а в углу валялась порванная мишень. Прибираясь, Акито наткнулась на забытый кем-то повязку на лоб с символом Конохи. Ткань была потёртой, выцветшей от солнца и стирок. Она подняла её. Когда-то и она носила такую же, с таким же наивным чувством долга.

Закончив, она вынесла мусор на улицу. Сумерки уже окутали здание Академии. Она стояла, глядя на освещённые окна, за которыми теперь была идеальная, почти стерильная чистота. Завтра сюда ворвутся новые дети, чтобы снова нацарапать имена на партах, рассыпать мел и порвать мишени. Цикл повторялся.

Эта работа не требовала Шарингана, не требовала силы. Она требовала смирения. Смирения перед простой истиной: что бы ни творилось в большом мире — заговоры, аномалии, войны кланов — кто-то всегда должен приходить после и подметать осколки. И сегодня эту роль играла она. Наследница Учиха, чья судьба была записана в свитках, а не на меловой доске, выскребала призраков меловой пыли из щелей своего собственного прошлого. И в этой тихой, монотонной работе было странное, очищающее умиротворение.